Категории
Политика
(39)
Экономика
(75)
Образование
(323)
ЖКХ
(265)
Культура
(122)
Спорт
(214)
Общество
(528)
Наука и техника
(13)
Происшествия
(21)
Медицина и здравоохранение
(106)
Прочее
(22)
Ленинградский хлеб
О жизни и смерти в блокадном Ленинграде Любови Никифоровне Беловой говорить трудно. Слезы удержать не может. Блокада разделила ее жизнь на «до» и «после». Катание на «американских горках» с отцом, походы в зоопарк, где ей больше всего нравился бегемот, подготовка к школе, ее уже записали в первый класс – все это осталось в прошлом. А в настоящем, жутком и холодном, ей тогда, как и другим, еще живым, хотелось только одного – кушать. Только об этом и думалось. Постоянно. И не было уже других мыслей и чувств. Голод – это невероятное чувство, состояние,
не отпускающее ни на миг.
Не жизнь, а выживание
В Ленинграде они жили почти на окраине города. Отец работал машинистом на Кировском заводе, а мама – на фабрике, где изготавливали нитки мулине.
Когда началась война, блокада, ей, старшей из трех сестер, было восемь лет, Тамаре – шесть, а самой маленькой Нонне исполнился один годик.
«Война как-то быстро началась, - рассказывает Любовь Никифоровна. - Отец сразу в этот день пошел на завод. Мама сидела в комнате и плакала. А мы-то не понимали, что произошло. Помню небо, усыпанное аэростатами. Помню, как на окраине, где мы жили, появились наши войска. Мы с сестренкой поначалу туда бегали к солдатам, просили у них кочерыжку или еще что-нибудь. Тогда еще можно было ходить по полям, собирать картошку, которая осталась в земле.
Помню, как начались бомбежки, как горел сахарный завод. Все люди бежали к нему с ведрами, собирали патоку. Наша мама тоже принесла ее в ведрах. Почему-то запомнила связку больших бубликов, что у нас висела в шифоньере.
А потом, наверное, в сентябре, нашу семью переселили в центр города. Потому что там, где стояли наши войска, – они весь город окружили, защищали его – уже жить нельзя было.
Тогда много людей уезжало из Ленинграда, эвакуировалось. И, видимо, квартиры освобождались. Нам куда было ехать? У нас отец работал на заводе. И вот заселили нас в такую квартиру. В городе уже ничего не отапливалось. Темнота, света нет. Бомбежки».
Как пыталась выжить семья? «Давали по 125 граммов хлеба, который состоял наполовину из дуранды, прессованного жмыха, - продолжает свой рассказ Любовь Никифоровна. - Мама по ночам стояла в очереди за карточками. Принесет хлеб, положит его на подстеленную белую тряпочку. Мы его съедим, и все – больше есть нечего.
Маленькая сестренка хлеб еще не ела. Ее надо было как-то кормить. Мамина сестра работала заведующей на фабричной кухне. Она приносила в бидоне жидкую-жидкую манную кашу. Ее наливали в бутылочку, и малышка сосала эту манку.
Страшно холодно было. В туалете - а мы жили, наверное, на третьем этаже - вышла из строя канализация. Все это застыло в коридоре толстым слоем.
Отец где-то раздобыл буржуйку и установил ее в комнате, где мы впятером обосновались. Труба длинная - во всю комнату проведена и в форточку выведена.
Чем топили печку? Сначала, что можно было, в квартире сожгли – стулья и прочее. А потом отец ходил по ночам в поисках дров. Бывало, приносил парты. Ведь школы уже не работали, в них устроили госпитали. И вот эти парты люди выкапывали из-под снега, кололи на дрова и притаскивали домой…
Ходили мы, конечно, все в верхней одежде и спали в ней: в одной кровати трое детей и мама.
Мы с сестренкой часто бегали на улицу. Видели там одни трупы. Даже по лестнице идешь, а там трупы лежат. Мы их не боялись. К тому времени мы ничего и никого уже не боялись, потому что знали, что все голодают, все умирают от голода.
Помню, мы с ней ходили во двор, где раньше была столовая, – рылись в куче снега, искали что-нибудь. А что мы там могли найти? Шелуху от лука, какую-нибудь горошину. Сразу же это клали себе в рот.
За водой мы ходить не могли к Неве.
У мамы совсем силы не было. Мы собирали снег, приносили домой, потом его таяли, процеживали. А снег черный был от снарядов и пожаров. И эту воду пили».
Сиротинушки
Однажды, в начале февраля 1942 года, их мама, простоявшая ночью в очереди за хлебом, вернулась домой с пустыми руками. Сказала, что у нее кто-то вытащил все карточки. И она с дочками (отец, как и другие рабочие, ночевал на заводе) осталась вообще без всего. Правда, тетя им несколько раз чего-то жидкого в бидоне приносила. Но эту жидкость, как и ранее хлеб, мать отдавала детям.
«И она у нас умерла, - у Любови Никифоровны на глаза навернулись слезы. - Просто легла на кровать. Ее последние слова были: «Я устала. Я отдохну». И уснула навсегда. Отец к тому времени стал сильно недомогать, перестал ходить на завод. Лежал и все смотрел на нас. Затем приехали рабочие с завода, погрузили его в сани и увезли в больницу. Полтора месяца он пробыл там и умер от дистрофии. О том мне сообщили в 1948 году, прислав письмо с завода. В нем было написано, что Новиков Никифор Панкратьевич умер 18 марта, диагноз – дистрофия первой степени. Значит, и там нечем было кормить больных.
Так втроем мы остались в квартире. Но ненадолго – на день.
Сначала тетя унесла куда-то маленькую сестренку, завернув ее в одеяло. Она сказала, что сдаст ее в дом малютки. Потом, набив мешок нашим бельем, повела нас, оставшихся двух сестер, в детский дом. Там много было таких, как мы. Конечно, нас чем-то кормили, что-то давали».
В одно из воскресений сестренки сказали, что пойдут к тете. Им выдали паек – наверное, с половину ложки пшена и с ноготок кусочек мяса. Пришли они к тете, а та их сразу же обратно в детский дом отправила.
Однажды в детдом пришла представительная комиссия. Начали спрашивать, у кого нет родителей совсем. Мол, тех повезут в теплые края, где растут яблоки. Сестренки тогда еще не знали, что у них отца уже нет. Тамара кричит: «У нас папа есть!» Люба показывает ей кулак, говорит: «Молчи. Нет у нас никого». Так они попали в заветный список, и началась подготовка к эвакуации.
«Не помню, как нас везли по Дороге жизни - то ли на пароходе, потому что уже был, наверное, апрель, когда нас вывозили в 1942 году, - продолжает свой рассказ Любовь Никифоровна. - Только запомнила, что сначала был хороший
поезд с большим количеством матрасов. А потом мы оказались в товарняке, где во всех вагонах были нары. И мы на них лежали. Весь поезд был замаскирован ветками березы, чтобы немцы его не заметили. Месяц мы ехали из Ленинграда до Ярославской области.
Мы с сестрой вместе держались. Помню, у нас был совсем маленький чемоданчик, куда мы складывали про запас белый хлеб, который нам давали. А кормили нас в основном только жидкой манкой. Мы же все истощенные, кишечник у нас был совсем запущенный».
Привезли эшелон детей на нужную станцию, всех сразу раздели, в баню повели. Всю детскую одежду пропарили. И стали выкрикивать фамилии прибывших, определять по детским домам. Почему-то сестры попали в разные детдома, но в одном селе, которое называлось Великое. Там Любу направили в детский дом, где были только ленинградцы, а Тамару - в смешанный детдом. В первом было хорошо, во втором – не очень. Старшая сестра навещала младшую и просила, чтобы ее перевели к ней, что и было сделано через три года.
Начало взрослой жизни
В детском доме Люба прожила семь лет. А когда достигла выпускного возраста, тогда для девочек из детдомов это было шестнадцать лет, ее и еще четырех подруг отправили в ремесленное училище. Посадили их под брезент в бортовую машину и повезли под проливным дождем на станцию, которая от села находилась в сорока километрах.
Оттуда их отправили пароходом в город Рыбинск (сейчас он называется город Щербаков).
Через два года Любовь получила специальность токаря, и их, пятьсот человек из ремесленного училища, направили в город Николаев – на судостроительный завод, на котором тогда строили крейсеры и подводные лодки.
«Поставили меня, как и моих подруг, учеником маляра, чтобы красить эти пароходы, крейсеры, - говорит блокадница. - Месяца три прошло, а мы все красим. Помню, я была такая маленькая, но, видимо, решительная: написала письмо в министерство о том, что мы работаем не по специальности. И что вы думаете? Приехала комиссия из Москвы. Меня разыскали, посмотрели на меня. Короче, нам сразу нашли станки, определили по цехам. И там я, как и положено, отработала пять лет».
В Николаеве Любовь вышла замуж за моряка Кима Белова. Он учился в школе связи. После шести месяцев учебы морских связистов отправляли по частям. Так Ким после того, как они расписались, оказался в Севастополе. Туда в командировку как-то раз отправили и Любовь. Когда они встретились, муж сказал ей: «Ты знаешь, я живу, работаю в горах на радиолокационной станции, охраняю границу на Черном море. Переезжай ко мне».
Здравствуй, Сибирь!
Сказано – сделано. Через десять лет, когда началось сокращение Вооруженных сил, Ким стоял перед выбором, где ему служить и вообще служить ли далее. С мыслями о том он однажды стоял у дороги Ялта – Севастополь, голосовал, чтобы на машине доехать до своей воинской части. И подобрали его солидные люди на шикарных министерских автомобилях. Сообщили о том, что они приехали за моряками, чтобы отправить их работать в закрытые города. Предложили ему заехать в севастопольскую гостиницу и заполнить анкету. Ким согласился. А через какое-то время пришла телеграмма: «Выезжайте на работу в город Томск, улица Белинского, 32».
Так Ким и Любовь с четырехлетним сыном оказались в Северске.
«Муж сразу устроился радиомонтажником в МСУ-74. А для меня работы не было, - вспоминает Любовь Никифоровна. - Работала то курьером, то уборщицей. Поселили нас в барак на Парусинке. Три года мы в нем прожили. Потом нам дали однокомнатную квартиру на улице 40 лет Октября. Сын пошел в школу. Я устроилась на пятнадцатый объект комбината уборщицей. Двадцать два года там проработала. А выйдя на пенсию, еще семь лет трудилась в тринадцатом гараже».
Сестры
Как говорит Любовь Никифоровна, супруга нет уже 30 лет. Сын окончил политехнический институт, женился, воспитал с супругой дочь и сына, который недавно женился. «Скоро у них будет ребенок. Значит, я буду прабабушкой», - заметила она.
«Телевизор смотрите?» - спрашиваю ее.
«Обязательно, - говорит Любовь Никифоровна. - Видите, какой у меня хороший современный телевизор. Внук подарил. В основном смотрю передачи про политику. Нравится слушать, что умные люди говорят. И фильмы о блокадном Ленинграде, конечно, смотрю».
«Что-то новое из них узнаете? Какие-то детали, факты?» - интересуюсь.
«О этом я больше узнаю из нашего телефонного общения с сестрой, которую из детского дома воспитательница увезла к тете в Ленинград. Тамара живет в Ленинграде, хорошую специальность приобрела, с тетей и двоюродными сестрами в свое время много общалась.
Мы с мужем один раз были в Ленинграде. Встретились с тетей. Нас только один вопрос интересовал: куда она тогда отдала нашу младшую сестренку, что с ней стало? Тетя почему-то плакала и ничего не говорила. Я сестренку Нонну столько времени искала. И в телевизионную передачу «Жди меня» обращалась, и на радио «Поиск родных». А узнала о судьбе ее случайно. Три года назад поехала в Братск к сыну. И там сноха говорит: «Давайте сведения о вашей маленькой сестренке найдем по компьютеру». И нашла ее в списках. Оказалось, она умерла еще в 1942 году. И адрес написан – не дом малютки, а такой-то дом, квартира. Видимо, все-таки медсестра ее к себе забрала. И она там у нее умерла. И еще там написано, что захоронена она на Серафимовском кладбище. Вот такая история».
К хлебу у Любови Никифоровны, как и у всех людей, переживших блокаду в Ленинграде, отношение особое. Бережное. Съедает все до крошки.
Как-то раз к ней должна была при-ехать сестра. Позвонила она и спрашивает: «Люба, что тебе из Ленинграда привезти?» Любовь Никифоровна сказала: «Привези мне хлеба».
Как говорит Любовь Никифоровна, она хотела только ленинградского хлеба, потому что помнит, каким он был вкусным.
Александр ЯКОВЛЕВ
Фото автора
не отпускающее ни на миг.
Не жизнь, а выживание
В Ленинграде они жили почти на окраине города. Отец работал машинистом на Кировском заводе, а мама – на фабрике, где изготавливали нитки мулине.
Когда началась война, блокада, ей, старшей из трех сестер, было восемь лет, Тамаре – шесть, а самой маленькой Нонне исполнился один годик.
«Война как-то быстро началась, - рассказывает Любовь Никифоровна. - Отец сразу в этот день пошел на завод. Мама сидела в комнате и плакала. А мы-то не понимали, что произошло. Помню небо, усыпанное аэростатами. Помню, как на окраине, где мы жили, появились наши войска. Мы с сестренкой поначалу туда бегали к солдатам, просили у них кочерыжку или еще что-нибудь. Тогда еще можно было ходить по полям, собирать картошку, которая осталась в земле.
Помню, как начались бомбежки, как горел сахарный завод. Все люди бежали к нему с ведрами, собирали патоку. Наша мама тоже принесла ее в ведрах. Почему-то запомнила связку больших бубликов, что у нас висела в шифоньере.
А потом, наверное, в сентябре, нашу семью переселили в центр города. Потому что там, где стояли наши войска, – они весь город окружили, защищали его – уже жить нельзя было.
Тогда много людей уезжало из Ленинграда, эвакуировалось. И, видимо, квартиры освобождались. Нам куда было ехать? У нас отец работал на заводе. И вот заселили нас в такую квартиру. В городе уже ничего не отапливалось. Темнота, света нет. Бомбежки».
Как пыталась выжить семья? «Давали по 125 граммов хлеба, который состоял наполовину из дуранды, прессованного жмыха, - продолжает свой рассказ Любовь Никифоровна. - Мама по ночам стояла в очереди за карточками. Принесет хлеб, положит его на подстеленную белую тряпочку. Мы его съедим, и все – больше есть нечего.
Маленькая сестренка хлеб еще не ела. Ее надо было как-то кормить. Мамина сестра работала заведующей на фабричной кухне. Она приносила в бидоне жидкую-жидкую манную кашу. Ее наливали в бутылочку, и малышка сосала эту манку.
Страшно холодно было. В туалете - а мы жили, наверное, на третьем этаже - вышла из строя канализация. Все это застыло в коридоре толстым слоем.
Отец где-то раздобыл буржуйку и установил ее в комнате, где мы впятером обосновались. Труба длинная - во всю комнату проведена и в форточку выведена.
Чем топили печку? Сначала, что можно было, в квартире сожгли – стулья и прочее. А потом отец ходил по ночам в поисках дров. Бывало, приносил парты. Ведь школы уже не работали, в них устроили госпитали. И вот эти парты люди выкапывали из-под снега, кололи на дрова и притаскивали домой…
Ходили мы, конечно, все в верхней одежде и спали в ней: в одной кровати трое детей и мама.
Мы с сестренкой часто бегали на улицу. Видели там одни трупы. Даже по лестнице идешь, а там трупы лежат. Мы их не боялись. К тому времени мы ничего и никого уже не боялись, потому что знали, что все голодают, все умирают от голода.
Помню, мы с ней ходили во двор, где раньше была столовая, – рылись в куче снега, искали что-нибудь. А что мы там могли найти? Шелуху от лука, какую-нибудь горошину. Сразу же это клали себе в рот.
За водой мы ходить не могли к Неве.
У мамы совсем силы не было. Мы собирали снег, приносили домой, потом его таяли, процеживали. А снег черный был от снарядов и пожаров. И эту воду пили».
Сиротинушки
Однажды, в начале февраля 1942 года, их мама, простоявшая ночью в очереди за хлебом, вернулась домой с пустыми руками. Сказала, что у нее кто-то вытащил все карточки. И она с дочками (отец, как и другие рабочие, ночевал на заводе) осталась вообще без всего. Правда, тетя им несколько раз чего-то жидкого в бидоне приносила. Но эту жидкость, как и ранее хлеб, мать отдавала детям.
«И она у нас умерла, - у Любови Никифоровны на глаза навернулись слезы. - Просто легла на кровать. Ее последние слова были: «Я устала. Я отдохну». И уснула навсегда. Отец к тому времени стал сильно недомогать, перестал ходить на завод. Лежал и все смотрел на нас. Затем приехали рабочие с завода, погрузили его в сани и увезли в больницу. Полтора месяца он пробыл там и умер от дистрофии. О том мне сообщили в 1948 году, прислав письмо с завода. В нем было написано, что Новиков Никифор Панкратьевич умер 18 марта, диагноз – дистрофия первой степени. Значит, и там нечем было кормить больных.
Так втроем мы остались в квартире. Но ненадолго – на день.
Сначала тетя унесла куда-то маленькую сестренку, завернув ее в одеяло. Она сказала, что сдаст ее в дом малютки. Потом, набив мешок нашим бельем, повела нас, оставшихся двух сестер, в детский дом. Там много было таких, как мы. Конечно, нас чем-то кормили, что-то давали».
В одно из воскресений сестренки сказали, что пойдут к тете. Им выдали паек – наверное, с половину ложки пшена и с ноготок кусочек мяса. Пришли они к тете, а та их сразу же обратно в детский дом отправила.
Однажды в детдом пришла представительная комиссия. Начали спрашивать, у кого нет родителей совсем. Мол, тех повезут в теплые края, где растут яблоки. Сестренки тогда еще не знали, что у них отца уже нет. Тамара кричит: «У нас папа есть!» Люба показывает ей кулак, говорит: «Молчи. Нет у нас никого». Так они попали в заветный список, и началась подготовка к эвакуации.
«Не помню, как нас везли по Дороге жизни - то ли на пароходе, потому что уже был, наверное, апрель, когда нас вывозили в 1942 году, - продолжает свой рассказ Любовь Никифоровна. - Только запомнила, что сначала был хороший
поезд с большим количеством матрасов. А потом мы оказались в товарняке, где во всех вагонах были нары. И мы на них лежали. Весь поезд был замаскирован ветками березы, чтобы немцы его не заметили. Месяц мы ехали из Ленинграда до Ярославской области.
Мы с сестрой вместе держались. Помню, у нас был совсем маленький чемоданчик, куда мы складывали про запас белый хлеб, который нам давали. А кормили нас в основном только жидкой манкой. Мы же все истощенные, кишечник у нас был совсем запущенный».
Привезли эшелон детей на нужную станцию, всех сразу раздели, в баню повели. Всю детскую одежду пропарили. И стали выкрикивать фамилии прибывших, определять по детским домам. Почему-то сестры попали в разные детдома, но в одном селе, которое называлось Великое. Там Любу направили в детский дом, где были только ленинградцы, а Тамару - в смешанный детдом. В первом было хорошо, во втором – не очень. Старшая сестра навещала младшую и просила, чтобы ее перевели к ней, что и было сделано через три года.
Начало взрослой жизни
В детском доме Люба прожила семь лет. А когда достигла выпускного возраста, тогда для девочек из детдомов это было шестнадцать лет, ее и еще четырех подруг отправили в ремесленное училище. Посадили их под брезент в бортовую машину и повезли под проливным дождем на станцию, которая от села находилась в сорока километрах.
Оттуда их отправили пароходом в город Рыбинск (сейчас он называется город Щербаков).
Через два года Любовь получила специальность токаря, и их, пятьсот человек из ремесленного училища, направили в город Николаев – на судостроительный завод, на котором тогда строили крейсеры и подводные лодки.
«Поставили меня, как и моих подруг, учеником маляра, чтобы красить эти пароходы, крейсеры, - говорит блокадница. - Месяца три прошло, а мы все красим. Помню, я была такая маленькая, но, видимо, решительная: написала письмо в министерство о том, что мы работаем не по специальности. И что вы думаете? Приехала комиссия из Москвы. Меня разыскали, посмотрели на меня. Короче, нам сразу нашли станки, определили по цехам. И там я, как и положено, отработала пять лет».
В Николаеве Любовь вышла замуж за моряка Кима Белова. Он учился в школе связи. После шести месяцев учебы морских связистов отправляли по частям. Так Ким после того, как они расписались, оказался в Севастополе. Туда в командировку как-то раз отправили и Любовь. Когда они встретились, муж сказал ей: «Ты знаешь, я живу, работаю в горах на радиолокационной станции, охраняю границу на Черном море. Переезжай ко мне».
Здравствуй, Сибирь!
Сказано – сделано. Через десять лет, когда началось сокращение Вооруженных сил, Ким стоял перед выбором, где ему служить и вообще служить ли далее. С мыслями о том он однажды стоял у дороги Ялта – Севастополь, голосовал, чтобы на машине доехать до своей воинской части. И подобрали его солидные люди на шикарных министерских автомобилях. Сообщили о том, что они приехали за моряками, чтобы отправить их работать в закрытые города. Предложили ему заехать в севастопольскую гостиницу и заполнить анкету. Ким согласился. А через какое-то время пришла телеграмма: «Выезжайте на работу в город Томск, улица Белинского, 32».
Так Ким и Любовь с четырехлетним сыном оказались в Северске.
«Муж сразу устроился радиомонтажником в МСУ-74. А для меня работы не было, - вспоминает Любовь Никифоровна. - Работала то курьером, то уборщицей. Поселили нас в барак на Парусинке. Три года мы в нем прожили. Потом нам дали однокомнатную квартиру на улице 40 лет Октября. Сын пошел в школу. Я устроилась на пятнадцатый объект комбината уборщицей. Двадцать два года там проработала. А выйдя на пенсию, еще семь лет трудилась в тринадцатом гараже».
Сестры
Как говорит Любовь Никифоровна, супруга нет уже 30 лет. Сын окончил политехнический институт, женился, воспитал с супругой дочь и сына, который недавно женился. «Скоро у них будет ребенок. Значит, я буду прабабушкой», - заметила она.
«Телевизор смотрите?» - спрашиваю ее.
«Обязательно, - говорит Любовь Никифоровна. - Видите, какой у меня хороший современный телевизор. Внук подарил. В основном смотрю передачи про политику. Нравится слушать, что умные люди говорят. И фильмы о блокадном Ленинграде, конечно, смотрю».
«Что-то новое из них узнаете? Какие-то детали, факты?» - интересуюсь.
«О этом я больше узнаю из нашего телефонного общения с сестрой, которую из детского дома воспитательница увезла к тете в Ленинград. Тамара живет в Ленинграде, хорошую специальность приобрела, с тетей и двоюродными сестрами в свое время много общалась.
Мы с мужем один раз были в Ленинграде. Встретились с тетей. Нас только один вопрос интересовал: куда она тогда отдала нашу младшую сестренку, что с ней стало? Тетя почему-то плакала и ничего не говорила. Я сестренку Нонну столько времени искала. И в телевизионную передачу «Жди меня» обращалась, и на радио «Поиск родных». А узнала о судьбе ее случайно. Три года назад поехала в Братск к сыну. И там сноха говорит: «Давайте сведения о вашей маленькой сестренке найдем по компьютеру». И нашла ее в списках. Оказалось, она умерла еще в 1942 году. И адрес написан – не дом малютки, а такой-то дом, квартира. Видимо, все-таки медсестра ее к себе забрала. И она там у нее умерла. И еще там написано, что захоронена она на Серафимовском кладбище. Вот такая история».
К хлебу у Любови Никифоровны, как и у всех людей, переживших блокаду в Ленинграде, отношение особое. Бережное. Съедает все до крошки.
Как-то раз к ней должна была при-ехать сестра. Позвонила она и спрашивает: «Люба, что тебе из Ленинграда привезти?» Любовь Никифоровна сказала: «Привези мне хлеба».
Как говорит Любовь Никифоровна, она хотела только ленинградского хлеба, потому что помнит, каким он был вкусным.
Александр ЯКОВЛЕВ
Фото автора