Участнику Великой Отечественной войны Александру Ивановичу Гришаеву в октябре прошлого года исполнился 101 год. В Северск из села Нарым он с супругой, перенесшей тогда инсульт, переехал в 2000 году. Живущие здесь две дочери и сын на том настояли. Он согласился с условием, что дети купят им отдельную квартиру. 

Теперь в однокомнатной квартире Александр Иванович живет один. Сам себя обслуживает, готовит еду. Конечно, его навещают дети, внуки, привозят продукты. На улицу он перестал ходить – говорит, уже не может. Но он по-прежнему бодр, пребывает в ясности ума.

Александру Ивановичу с немцами воевать не довелось. Он в это время служил в Юрге, где они возводили корпуса военного завода, устанавливали в них станки. Работали по 12 часов. Он не раз просился на фронт, но его не отпускали. Лейтенант Свиридов ему обещал: «Если меня отправят на фронт, я тебя обязательно возьму с собой». Не взял, отпустил его в составе бригады на заготовку, ловлю рыбы – на север, туда, откуда он был родом. А сам в это время уехал на фронт. 

«У меня 22 родственника были на фронте. А мне с этим не повезло, - говорит ветеран. - Но те, кто тогда был там, в Юрге, этой жизни не радовались. Жутко мы голодали. Потому что с кормежкой совсем плохо было».    

Об этом Александр Иванович скажет чуть позже. А вначале, попросив на то разрешение, прочитал два своих стихотворения, написанные накануне своего столетия. Первое – про то, как прошла вся его молодость, как создавались колхозы, в которые идти им было просто, а вый-
ти – сложно, как их нищета и нужда гнула до самых 40-х годов. Второе – про Северск, куда он переехал без настроения, но, привыкнув, понял, что здесь жизнь как в раю.

Итак,представляем?воспоминания Александра Ивановича. 

Из колхоза – в Нарым

Родился я в селе Ильино Каргасокского района Томской области – в крестьянской семье. Там до 15 лет жил с отцом и матерью. Затем началась коллективизация. Потом я вступил в колхоз, мне восемнадцатый год пошел. Работали с братом, который младше меня на два года. Возили сено на лошадях, их у нас с братом было шестеро. Накидаем сена на шесть возов, привезем и скидываем его в сарай или куда-то на крышу.   

А потом я вышел в первый раз из колхоза, забрав оттуда и брата. Стал я работать в леспромхозе, впрочем, недолго. Приехали туда председатель колхоза и председатель сельсовета и сманили меня. Я вернулся в колхоз. Прожил так до 1938 года. А жить-то не на что. На трудодень приходилось 
15 или 20 копеек. Что на эти деньги можно приобрести? Давали нам по спискам или еще как хлеб, другие продукты, когда они были. А штаны-то надо иметь свои. А их купить не на что. Дошел я до того, что мне нечего было надеть. И я, написав заявление, вновь вышел из колхоза. Причем не я один, а еще четверо молодых людей. Двух парней и девочку уговорили остаться. А мы двое – упертые, не пошли. Убеждали нас и ночью спать не давали – в сельсовет вызывали. Не помогло. 

Мне бы протерпеть еще какое-то время, а потом – уйти в армию (все равно бы меня в нее взяли), но не сообразил тогда. Трудности одолели такие… 

Осудили моего товарища на год, а меня на восемь месяцев принудительных работ как единоличников. Дали мне задание в другом селе, где имелись пахотные земли (у нас-то были низкие места – только для скота), распахать полгектара и посеять овес. А какой из меня хлебороб? Я плуг-то не видел настоящий. Земля та березняком заросла, ее надо раскорчевать. Видимо, меня хотели еще осудить и за невыполнение этого задания.  

Отбыл я там восемь месяцев, был в том числе и на лесозаготовках, где трудился мой крестный. Затем я захотел уехать из деревни. Но для этого нужны документы, а их тогда никому не давали. Даже если ты хочешь учиться, поехать в ФЗО или на какое-то предприятие – тебе ни за что их не дадут. Колхозу нужна рабочая сила. Вот и работай в нем.  

В сельсовете у меня был друг такого же  возраста – секретарем работал. И председатель неплохой был. Пришел к ним, говорю: мол, хочу переехать, дайте мне справку, снимите меня с учета. Они согласились, сделали это. И я переехал в Нарым, устроился в отдел рабочего снабжения леспромхоза. 

К этому времени я уже был женат. Женился как раз в то время, когда отбывал срок принудительных работ. Моя Вера – сирота, из большой семьи, жила в соседней деревне. Вместе с сестрой они, выйдя из колхоза (молоденькие были, их сильно в нем не держали), приехали на хутор Подберезники, где я в это время жил (туда еще до колхозной жизни дед перевез нашу семью). Рядом был пункт какого-то рыбного завода, где принимали и обрабатывали рыбу. И они устроились туда работать. Так я и познакомился со своей будущей супругой. Свадьбу мы с ней не играли. Какая свадьба?! Штанов не было. 

К осени ко мне в Нарым приехала Вера, она уже находилась в декрете. Жили у родственников дяди, который в леспромхозе работал грузчиком. Он был хорошим человеком, жалостливым – тоже из раскулаченных. Говорит: мол, ничего племянник – проживем. 

В отделе рабочего снабжения леспромхоза я работал грузчиком. Возили мы грузы, то есть продукты, на лесозаготовки. По реке – в больших семитонных лодках, которые называли неводниками. А зимой, мороз не мороз – на лошадях. Никаких выходных не было. Потому что народ работает на участках. Им продукты нужны. 

Степь да степь кругом 

В 1941 году меня взяли в армию. 23 июля в Нарыме нас, наверное, человек 20-30 собрали, посадили на пароход и в район, в Парабель отправили. Там нас высадили, мы переночевали. Назавтра пароход вернулся из Каргаска с такими же людьми, как мы. Посадили нас на него и повезли в Томск. Там нас хотели в столовой покормить, но не довелось пообедать. Только пришли – говорят, что скоро будет поезд. И мы пешком отправились на второй Томск.

Привезли нас в Юргу. Степь глухая. От станции до места будущего военного лагеря километра три идти. Видимо, столовую как-то быстро сделали. Поесть-то было где. А где спать? Нам дали брезентовые палатки на 20-40 человек. Натянули их и спали там на койках. И начали строить себе в первую очередь жилье. Июль, август – мы быстренько из досок все сколачивали. Засыпали глиной стены, окна сделали и заселились в эти строения.

Затем в нашу часть стали поступать военнослужащие из других регионов, много их было из Киргизии. Они осенью приехали – не успели себе построить такое жилье, как у нас. Накопали землянок. Сверху насыпали глину – крыши сделали, которые весной стали сильно протекать. 

Потом к нам приехали поляки – как понимаю, это была расформированная часть, которую на фронт не пустили. Хорошие такие поляки – молодые, здоровые парни. Они были и в нашем отделении, я с ними работал. 

И вот привезли всех этих людей, а кормить-то у нас нечем стало. Нас кормили только первых два месяца, а потом – совсем плохо стало. То пойдешь, где-то картошку добудешь в каком-нибудь погребе, то еще – что-нибудь. Да всяко было.

А у этих бедных киргизов и поляков пошел брюшной тиф. Давай изоляцию всякую делать, прививки. А в столовую-то мы все ходили в одну. Она, правда, на два помещения была разделена. Их в одной половине кормили, нас – в другой.

А кормежка у нас была такая. В огромном котле ржаную муку намешают, прокипятят – это был наш суп. Еще нам давали соленую рыбу, наверное, для того, чтобы больше пить. 

Помню, как молодой поляк Грабовский, будучи дневальным по взводу, сидел подле моей койки на стуле – тут бедный и богу душу отдал.

К нам в часть присылали фронтовиков, не годных к войне из-за ранений. И угодил к нам один из татар – бывший танкист. Побыл с неделю и говорит: «Саша, я завтра уеду на фронт, убегу в свою часть. Пусть меня там убьют, но я буду сытый - это лучше, чем здесь с голода пропадать». Я не воспринял всерьез его слова, а он точно потерялся, убежал на фронт.

Люди у нас на фронт просились. И так их все время брали. Наших русских почти никого не осталось. А я почему задержался в этой Юрге? Из Ленинграда приехала бригада из четырех специалистов – станки в цехах устанавливать и прочую квалифицированную работу выполнять. Им понадобился помощник. Говорят, дайте нам одного человека. И выбор остановили на мне, не знаю, чем уж я им понравился. Вот я и работал с ними.

Когда ленинградская бригада установила эти станки и стала не нужна, мой командир лейтенант Свиридов сказал, что как его будут брать на фронт, он с собой возьмет и меня, добьется этого. Он вообще старался не терять меня из виду. Не отпустил меня на север, в район Каргаска и Парабели, ловить, заготавливать рыбу в составе сформированной для этого бригады. Да я и сам не хотел. Сказал бригадиру: дескать, какая рыба, немцы – под Москвой.

На следующий год лейтенант Свиридов все же отпустил меня на заготовку рыбы в составе второй бригады. А первую бригаду отправили на фронт и по дороге к месту назначения, как потом рассказывали, она попала под бомбежку и погибла.

А из Юрги меня с сослуживцами отправили только в марте 1945 года – в Омск. Разместили в военном лагере, что находился в двух километрах от него, и тут, на 9 мая, сообщили, что война с фашистской Германией закончилась. Радость неописуемая была. 

Здесь меня выучили на минометчика – очевидно, готовили к войне с Японией. Но та война была недолгая. Не успел я на ней побывать. И нас тогда послали кого куда. Меня направили в Моряковку, где я ремонтировал, конопатил деревянные баржи. Осенью 1946 года меня демобилизовали.

Возвращение домой 

Приехал в Нарым - к семье. Когда меня забирали в армию, у меня с супругой уже было двое детей – сын и дочь. Сначала трудился в сельпо заготовителем – мы заготавливали в основном рыбу, а также – ягоды, грибы. А потом мне эта работа разонравилась, и пошел я грузчиком в отдел рабочего снабжения, где отработал 12 лет. 

Возили мы на больших лодках продукты питания на лесозаготовки. В каждой лодке по четыре человека: один на корме, а трое с шестами толкали неводник по речке. Зимой, как уже упоминал, этот груз на лошадях доставляли по точкам. Надо груз принять, а потом сдать. И случалась недостача. Складываешь опять на воз продукты и везешь их из приемного магазина в пекарню – на другие весы. Там взвешиваем – все нормально, иногда даже лишнее было.

И вот однажды начальник, тоже фронтовик, говорит: поедешь на двух лодках экспедитором, мол, я своему экспедитору не доверяю. Я отказался: «Александр Михайлович, я на работу поступал грузчиком». Короче, за отказ он меня уволил, а потом жалел, что потерял хорошего работника (но сына моего, когда он окончил школу, охотно по моей просьбе взял учеником бухгалтера).

А за меня в сельпо схватились обеими руками. Тоже работал там рабочим. Вот так и прошла моя жизнь.

В Северск приехал – тут у меня две дочери и сын был. А в Томске – старший сын и старшая дочь. Младший сын остался в Нарыме. Теперь у меня четверо детей. И жену я схоронил. Были и другие потери родных, которые я тоже трудно переживал. Но не буду об этом. Сейчас у меня восемь внуков и 12 правнуков.

Отмечу еще, что на пенсию я, трудившийся на севере, вышел в 55 лет. И больше после этого нигде не работал. Потому что наработался я, с 12 лет начал работать. 

А отдыхать на пенсии мне некогда было. Рыбалкой занимался. Столько рыбы добывал, что хватало и мне прокормиться, и детям я ее посылал, и начальству давал. Не сидел без дела. И шишки бил, и ягоду брал.

Почему я долго живу? Очевидно, сказалась и наследственность – мой отец прожил 94 года, и работа, нахождение на чистом воздухе. Курить я бросил давно. Наверное, Кашпировский в том мне помог. Смотрю я его по телевизору, мы с матерью как раз у сына в гостях были. Они стали засыпать, руками махать. А я думаю почти всерьез: «Вдруг свет в Нарыме погаснет и я не проснусь?» Говорю сыну, что пойду, покурю. А через месяц в рот не мог взять папиросу. И спиртное я перестал употреблять. Понял, что за здоровьем надо следить.

В Северске сразу стал посещать поликлинику. До того у меня имелись проблемы с глазами. Мне сделали операцию. Зрение у меня сейчас нормальное – вдаль хорошо вижу и вот, например, путинские поздравления, письма, которые на столе лежат, легко читаю.

Прошла тоска

Верю я в Бога или нет? Да, верю теперь. Я когда приехал в Северск в эту квартиру, думал, что с ума сойду с тоски по своему Нарыму. Знакомых нет, сходить некуда, поговорить не с кем.

На меня напала такая тоска, думал, что помешаюсь. И сам не могу с собой справиться, свои нервы успокоить. Подошел к иконе Божией Матери, что на комоде у меня стоит. Говорю: «Помоги, Господи, мне. Пресвятая Богородица, дай ты мне силы пережить эту тоску мою».

И что вы думает? Какой-то жар пошел по мне. Какие-то такие иголочки почувствовал по телу. Я стал теряться. А потом успокоился. И все прошло, никакой больше тоски не было.

Теперь радуюсь жизни, своим родным.

Александр ЯКОВЛЕВ